РУССКАЯ СЕРБИЯ

В. И. Косик

Косик Виктор Иванович - д-р ист. наук, ведущий научный сотрудник Института и сотрудник Свято-Тихоновского Института.

Одной из стран, где они нашли сначала временное пристанище, а потом и постоянное место проживания, свой дом, стала Сербия. Для одних она стала матерью, другие считали себя пасынками. «Ананасы в шампанском» для избранных и тяжелый, зачастую физический, труд для незваных. Цвет интеллигенции, сравнительно легко находящей поле деятельности, и масса боевых офицеров в мирной стране. Молодые мечты и погасшие идеалы. Все это были полярные точки той жизни, в которой некоторые обретали второе дыхание, иные — утрачивали смысл бытия. Одни видели в сербах братьев по крови, религии, оружию. Другие, не встретив должного приема на сербской земле, и видя величественный памятник, воздвигнутый в центре Белграда Франции, а не России, как освободительнице, недвусмысленно обвиняли сербов в неблагодарности. И рисуя историческое полотно «взятия» русскими Сербии, не следует забывать, что, обогащая сербскую культуру, россияне на новом месте не стремились раствориться в «сербском море». И прежде чем перейти к русским людям, чьи имена сохранила бумага, память, история, надо отдать должное безымянной эмиграции в солдатских рубашках, внесших свой труд на строительство дорог, мостов и других сооружений, так нужных стране, восстанавливавшейся после войны.

Вглядываясь в неясное лицо русской эмигрантской интеллигенции с ее поденщиной и творчеством, руганью по адресу жидомасонов и любовью к Родине, рефлексией и самоорганизацией, неизбывной страстью к политике и отвращением к ней, начинаешь поневоле искать схему, точнее, нечто идеальное, свободное от внешних воздействий, ту опору, исстари присущую России, славянству. Итак, опять славянская идея, славянофильство, панславизм!? Да, действительно речь пойдет и о том самом неуничтожимом и неподвластном времени феномене, появляющемся на разных этапах истории под разными названиями, обо всем том, что связывало на протяжении веков славян — прежде всего сербов и русских — и служило почвой, позволяющей сравнительно легко укореняться десяткам тысяч русских, оказавшихся вне пределов России.

Судя по архивным документам, в начале 1920-х гг. в Королевстве сербов, хорватов и словенцев насчитывалось примерно 300 колоний русских беженцев. Больше всего русских было размещено в Сербии — около 200 колоний., из них свыше половины в Банате и Бачке [1]. Общая численность беженцев к середине 20-х гг. XX в. не превышала 35 тыс. человек [2]. Управление русскими колониями было сосредоточено в государственной комиссии по русским беженцам (далее — ГК), созданной в 1920 г. по предложению председателя Народной скупщины Л. Йовановича, ставшего ее первым руководителем. Однако вскоре по инициативе короля Александра новым главой ГК был назначен выдающийся ученый, профессор Александр Белич. Страстный русофил, — «русский батька», как звали его беженцы, — он и на этом новом для себя поприще старался превратить для изгнанников Белград — как и Томаш Масарик Прагу — в своеобразные «русские Афины». Первоочередная задача ГК состояла в приеме беженцев, обеспечении их кровом и врачебной помощью, а также в трудоустройстве через специально созданные «бюро труда». На содержание беженцев королевское правительство ежемесячно выделяло ГК достаточно большие суммы денег. Беженцам был гарантирован ряд прав. В частности, лица свободных профессий (врачи, юристы, ученые и пр.) вначале совершенно не были стеснены в своих занятиях. Большинство из них сразу приняли на государственную службу. При назначении пенсии учитывалась и служба в России. Министерство торговли и промышленности и Торговая палата не ставили каких-либо жестких ограничений беженцам при выдаче разрешений на право торговли или на открытие ремесленных заведений.

Будучи своеобразным сколком с русского общества, эмиграция по своему социальному, имущественному, культурному, политическому составу была чрезвычайно пестрой. Хотя тут же необходимо сказать, что для Югославии она была прежде всего «профессорской». Еще живут те, кого учили русские специалисты, память о которых пока не умерла. Те же сербы помнили, что на Балканах рядом с ними сражались десятки тысяч русских солдат и офицеров. За время войны Россия предоставила Сербии кредиты на сумму свыше 100 млн. рублей золотом [3]. Большое значение для жизни русских в той же Сербии имел Русский совет по культуре, в обязанности которого входила забота о нуждах просветительских и научных учреждений. Сравнительно быстро решались вопросы трудоустройства преподавателей. Инженер-машиностроитель, профессор Г. Н. Пио-Ульский отмечал, что университетским профессорам «вполне справедливо были облегчены условия получения пенсии с зачетом времени службы тех лет, которые они провели на службе в России»[4].

Одним из первых объединений русских ученых стало сформированное в 1921 г. Археологическое общество, первым председателем которого был избран профессор Белградского университета, филолог и историк-славист А. Л. Погодин (1872-1947), ранее преподававший в высших школах Варшавы и Харькова. В нем участвовали такие видные историки общественной мысли, церкви, права, как А. П. Доброклонский, Е. В. Спекторский, Ф. В. Тарановский, С. В. Троицкий, Е. В. Аничков, М. Н. Ясинский, А. В. Соловьев, В. А. Мошин, Г. А. Острогорский [5]. В него входил и такой видный ученый, как С. Н. Смирнов, автор объемного исследования «Сербские святые в русских летописях». Наряду с сюжетами, связанными с именами Савы Сербского, князя Лазаря, Стефана Немани, Стефана Лазаревича, Стефана Дечанского и многими другими святыми, почитаемыми на Руси/в России, автор дает толкование тому удивительному явлению, что княгиня Милица — жена князя Лазаря, убитого на Косовом поле, — признается святой не у себя на родине, а в России [6].

Годом раньше был создан Союз русских инженеров. С 1921 по 1927 г. им руководил бывший министр путей сообщения царской России, инженер-путеец и технолог Э. Б. Кригер-Войновский. С 1927 по 1938 г его заменил Г. Н. Пио-Ульский, профессор Института инженеров путей сообщений и Политехнического института в Санкт-Петербурге, известный в России и в Европе специалист по турбинам — вот далееко не полный послужной список этого маститого ученого в дореволюционный период. В Белграде началась новая страница его биографии: он читает курсы лекций по термодинамике и паровым двигателям, пишет учебники, организует музей машин, лабораторию при Техническом факультете в Белградском университете, редактирует журнал «Инженер», является председателем секции математических и технических наук Русского научного института [7].

С Белградским университетом связаны имена многих русских ученых, трудившихся на преподавательском и научном поприщах. Ряд из них был избран в Сербскую королевскую академию наук, переименованную после войны в Сербскую академию наук и искусств (САНИ). Так, на естественно-математическом отделении философского факультета работал Антон Дмитриевич Билимович (1879, Житомир — 1970, Белград), закончивший в 1903 г. с золотой медалью физико-математический факультет Киевского университета. В 1925 г., еще не будучи избран ординарным профессором, он становится членом-корреспондентом, а спустя десять с небольшим лет — академиком. С его именем связано и открытие клуба университетских математиков в 1926 г. Это научное сообщество впоследствие стало ядром Института математики САНИ. Вместе с ним на естественно-математическом факультете читали лекции, вели научную работу будущие академики — Николай Николаевич Салтыков (1872, Вышний Волочек — 1961, Белград), известный своими работами в области высшей математики и аналитической геометрии; Владимир Дмитриевич Ласкарев (1868, м. Бирюч, Воронежской губернии — 1954, Белград), палеонтолог и геолог, автор многочисленных студий по геологии Балкан и другим проблемам, входящим в круг его научных интересов, был избран первым директором Геологического института. На техническом факультете заслуженным авторитетом пользовался Владимир Владимирович Фармаковский (1880, Симбирск — 1954, Белград). Его разносторонняя деятельность увенчалась созданием Института машиностроения, которому впоследствие было присвоено имя основателя. Первым председателем Югославского общества механиков стал Яков Матвеевич Хлытчиев (1886, Ростов-на-Дону — 1963, Белград), долгие годы преподававший сопромат и прикладную механику на техническом факультете. В Белградском университете работал и Николай Антонович Пушин (1875, Саратов — 1947, Белград). Выпускник физико-математического факультета Петербургского университета, магистр химии Московского университета, профессор Электротехнического института в Петрограде, он был награжден орденами, а также золотыми часами с сапфирами лично от Николая II. Судя по его трудам, все эти награды связаны с созданием боевого химического оружия. Научные изыскания и профессорско-преподавательская деятельность Пушина были продолжены и в Сербии. С 1920 по 1930 гг. на юридическом факультете читал лекции по истории общественных теорий уже упоминавшийся Евгений Васильевич Спекторский (1875, Острог, Волынской губернии — 1951, Нью-Йорк). Его имя было хорошо известно в университетских кругах России: он был профессором Варшавского, Киевского, Одесского университетов. В сферу его научных интересов входили и государственное право, философия, социология в их историческом преломлении. Среди его многочисленных трудов наибольшую известность снискала монография «Государство и его жизнь». После Белграда была Любляна. Потом, в 1945 г., лагерь для перемещенных лиц в Триесте. В 1947 г. — США, где он принимал активное участие по созданию русской Духовной Академии им. св. Владимира при Колумбийском университете. По ее открытии читал лекции по социологии и каноническому праву. По иному сложилась жизнь Федора Васильевича Тарановского (1875, Плоньск — 1936, Белград), замечательного ученого в области истории права славянских народов. В России успел защитить магистерскую и докторскую диссертации, приобрел опыт преподовательской работы в гг. Ярославле, Юрьеве (Тарту), Петрограде, короткое время работал (уже после 1917 г.) в Харькове, Екатеринославе (совр. Днепропетровск), Симферополе, написал ряд отличных студий. На юридическом факультете Белградского университета он читал свои коронные лекции и писал такие фундаментальные труды, как «Законник Душана и его царство», «Введение в историю права славян», «Славянство как предмет историко-юридического изучения», «История сербского права в государстве Неманичей», учебник «Энциклопедия права». После отъезда Е. В. Спекторского в Люблянский университет стал во главе Русского Научного института. В 1933 г. он был избран академиком, а через три года его не стало. Недалеко от места его последнего упокоения находится могила Георгия Александровича Острогорского (1902, С.-Петербург — 1976, Белград), исторические труды которого в сфере византологии переведены на многие языки. С 1934 г. по 1973 г. его имя в списках преподавателей исторического отделения философского факультета Белградского университета. Наряду с чтением лекций он активно занимается научными разработками. В частности, в 1940 г. публикуется его знаменитая «История Византии» (Мюнхен, 1940), переизданная во многих странах. Уже после войны он возглавил созданный им Институт византологии, который сейчас носит его имя. Как отмечают его ученики, одна из ценнейших заслуг их наставника состояло в создании белградской византологической школы [8]. Здесь необходимо упомянуть еще одно имя и трудную судьбу: речь пойдет о знатоке славянского права Александре Васильевиче Соловьеве (1890—1971). Если не считать некролога, его имя было практически забыто после второй мировой войны: в социалистической стране эта область знания оказалась выброшенной из предметов высшей школы. Лишь в конце XX столетия профессор Белградского университета Сима Аврамович в своей статье «Житие и труды Александра Соловьева, корифея истории права», опубликованной в часто цитируемой здесь книге «Русская эмиграция в Югославии», сделал первый шаг по исправлению несправедливости и восстановлению биографии своего коллеги по юридическому факультету. Ко времени своего прибытия в Белград в 1920 г. Соловьев имел опыт работы в университетах Варшавы, Москвы, Ростова-на-Дону, прочувствовал «прелести» беженского положения в Турции, Болгарии, Германии. С 1925 г. он начал плодотворно заниматься историей средневековой Сербии. Проведенные им исследования по истории сербского права, ставшие основой для двух фундаментальных публикаций: «Законодательство Стефана Душана, царя сербского и греческого» и «Законник Душана 1349 и 1354 годов» — позволили заговорить о Соловьеве как выдающемся ученом. Успех сопутствовал ему и в «море житейском». В 1925 г. он по любви женился на Наталье Раевской. В 1933 г. у них родился сын, которого крестили с именем Александр в честь короля, оказавшего им сердечный прием в своей стране, которую эмигранты называли просто Сербией. Соловьев не уставал повторять своему сыну, что всегда следует помнить и почитать отечество Россию и родину Сербию. Научная и преподавательская деятельность Соловьева была прервана в годы коминформбюро арестом и тюремным заключением в социалистической Югославии за недоносительство. После освобождения в 1951 г. на седьмом десятке лет ученый с мировым именем был вынужден отправиться в новую эмиграцию — теперь в Швейцарию. В Женевском университете он с успехом занимался геральдикой, русской историей и литературой. Не была забыта и Сербия, которой он посвятил книги — «История сербского герба» и «Законник царя Стефана Душана 1349 и 1354 годов». Символично, что с темой сербского законодательства было связано и начало его научной деятельности в Сербии и прощание с наукой и жизнью [9].

В сущности, нельзя назвать какую-либо научную область, в которой не работали бы русские специалисты и не передавали бы свой опыт и знания молодежи. Так, в сфере юриспруденции можно назвать имя профессора Михаила Павловича Чубинского (1871—1943), еще до революции заявившем о себе как стороннике южнославянской федерации, опубликовавшем в 1917 г. труд «История сербско-хорватских отношений и будущее объединение», за который был награжден орденом св. Савы престолонаследником Александром. Чубинский был членом Постоянного законодательного совета при Министерстве юстиции, автором ряда работ по сербскому уголовному праву и политике в этой сфере, при его содействии в Белграде были открыты Институт и музей криминалистики [10].

Русские горные инженеры читали лекции в высших и средних технических заведениях, создавали собственные предприятия, вели геологоразведку. Русские осуществляли сложные мелиорационные работы. Значителен их вклад в области военно-технической, железнодорожного транспорта, воздухоплавания. Неординарна здесь биография летчика-истребителя Сергея Матвеевича Урвачева, который после решения российского правительства о направлении нескольких дивизий на французский фронт Урвачев прибыл весной 1917 г. во Францию, где поступил в летную школу. Вдали от России его и застали известия об октябрьской революции и подписании Брест-Литовского мира. В этой ситуации он первым выдвинул идею присоединения к сербской армии, обратившись с соответствующей просьбой к сербскому военному посланнику в Париже генералу Рачичу. Потом был Солунский фронт, боевые вылеты в составе первой сербской эскадрильи. Затем последовало возвращение в Россию, в огонь гражданской войны. В 1920 г. — вновь сербская земля, работа инструктором летной школы, летчиком-испытателем [11].

Десятки инженеров-строителей и архитекторов принимали непосредственное участие в проектировании большого количества монументальных построек, таких как министерство торговли и промышленности, управление генерального штаба, медицинский факультет Белградского университета. В целом, только в столице они спроектировали и построили не менее 250 частных домов [12].

Надо вспомнить и русских медиков, деятельность которых началась еще в русской медицинской миссии, русских госпиталях и медицинских частях сербской армии еще в 1914—1918 гг. О самоотверженном труде таких первоклассных хирургов, как Н. И. Сычев, С. К. Софотеров писал в своих воспоминаниях российский дипломат князь Г. Н. Трубецкой [13]. Весной 1920 г. в Белграде была открыта бесплатная амбулатория Русского общества Красного Креста. Один из ведущих ее врачей, доктор А. А. Солонский, воспроизводя по памяти картины того времени, писал: «Вблизи амбулатории создался целый беженский лагерь на территории трамвайного парка. Здесь беженцы помещались как могли: одни под крышей трамвайных сараев, другие в палатках, а некоторые просто под открытым небом. Тут можно было найти офицеров, генералов, простых солдат, врачей, бывших судей, инженеров; женщины, дети, подростки, потерявшие своих родителей, — все было перемешано. По темпу жизни и обстановке это помещение получило название «Дома чудес». В амбулатории лечились, получали свидетельства и пособия. Склад Красного Креста выдавал продукты питания и бесплатные чаи»[14]. Там работал талантливый русский врач А. И. Игнатовский (1875—1955), ставший одним из организаторов нового медицинского факультета университета и создателем факультетской клиники внутренних болезней. Его труды изданы на русском, сербскохорватском, французском и немецком языках [15]. Неординарна биография и выпускника медицинского факультета Харьковского университета Н. И. Сычева. Военврач в частях иранской армии в Тегеране, хирург русской медицинской миссии в Сербии, в госпиталях сербской армии на Салоникском фронте, до 1940 г. работал в различных военно-медицинских учреждениях, автор исследования о сражениях сербской армии, кавалер русских, иранских, французских и сербских орденов — таков его жизненный путь [16]. К сожалению, о других русских медиках известно меньше. Так, С. К. Софотеров прошел всю войну госпитальным хирургом. Потом заведовал кафедрой хирургии на медицинском факультете Белградского университета, успел написать ряд научных трудов. Безусловно, участие русских медиков могло быть большим, однако негативную роль, как ни прискорбно писать, играло сербское медицинское сообщество. Неблагоприятные условия в которые, бывало по самым различным причинам, ставились наша профессура, заставляла ее уезжать в другие страны. И такая ситуация была характерной для многих русских ученых [17].

Значительную роль в жизни русских эмигрантов, в том числе и в Сербии, сыграло Объединение российских земских и городских деятелей (Земгор), созданное как неполитическая организация в начале 1920-х гг. Известна его обширная деятельность на ниве просвещения. В частности, он издавал журнал на сербохорватском языке (кириллицей и латиницей) «Русский архив», посвященный политике, культуре и экономике России. Согласно решению министра по делам вероисповеданий (1929 г.) журнал рекомендовался всем школам для большего знакомства учеников с «братской Россией» и «укрепления любви нашего народа к России». Редакции «Русского архива» удалось привлечь к сотрудничеству многих талантливых авторов — ученых, публицистов, политических обозревателей, таких известных писателей и поэтов Русского зарубежья, как Алексея Ремизова, Марину Цветаеву, Евгения Замятина, Марка Слонима. Одним из ведущих разделов журнала был «Политический обзор», где помещались комментарии о событиях в СССР. В качестве источников использовались в основном советские материалы. Отдельные статьи посвящались рассмотрению отношений между партией и интеллигенцией, крестьянством. Много внимания уделялось темам культурной жизни: театру, музыке, просвещению. Одним из инициаторов издания «Русского архива» являлся Ф. Е. Махин, фигура во многих отношениях примечательная, созданная тем временем. В прошлом полковник царской армии, выпускник императорской академии Генерального Штаба, участник боевых действий на Балканах, кавалер многих наград, в том числе и высшей военной награды Сербии — ордена Белого Орла, он успел побывать и в эсерах и у «красных», и у «белых». В 1924 г. после Китая, Англии, континентальной Европы он прибыл в Белград, где много труда отдал уже упоминавшемуся «Земгору». В 1939 г. он вступил в находившуюся тогда на нелегальном положении Компартию Югославии. С 1941 г. был в партизанах, работая в отделе пропаганды Верховного Штаба Народно-освободительной армии Югославии и начальником его исторического отдела. Умер Ф. Е. Махин в июне 1945 г. в звании генерал-лейтенанта. Его именем была названа улица в Белграде.

Русские люди всегда или почти всегда уважали печатное слово. Оказавшись в новой стране в непривычном для себя положении эмигрантов, они в число первоочередных задач включали издательскую деятельность, тем более, что в то же Королевство сербов, хорватов и словенцев прибыло и обосновалось немало журналистов, издателей, типографов. На страницах русской периодики, например, белградского «Нового времени» (редактор Михаил Алексеевич Суворин, бывший главный редактор одноименной петербургской газеты) регулярно помещались материалы из культурной сферы — от «допотопных» времен до современных дней. Строки о борьбе Креста и Полумесяца, Косовской битве и ее отражении в сербских народных песнях соседствовали со стихотворениями известных поэтов. Для примера можно назвать стихотворение Джуры Якшича «После смерти» в переводе князя Федора Касаткина-Ростовского. Оно настолько перекликалось с настроениями многих русских эмигрантов, что позволю себе привести его на языке оригинала:

Ножеви кад ми срце поделе,

Над гробом звекне крвави мач,

Слатке девоjке, ружице беле,

Нећу да чуjем ваш горки плач!

Немоjте рећи: «Овде почива

Љубави наше увели струк!»

Не кун' те земљу, ниjе вам крива —

Стишаjте jада ласкави звук!

Немоjте трошит', руже убаве,

Китећи њима моj вечит дом!

Реците само: «Доста jе славе —

Веран jе био народу свом».

Завершая тему поэзии, надо подчеркнуть именно верность России, народу. Русский А. А. Заварин в своих воспоминаниях писал:

«Россия всегда жила в моей душе. Был ли я еще дошкольным мальчиком, или в сербской школе, в рабочих лагерях в Германии, под бомбардировками в Берлине, или в тюрьме в Загребе, в Хорватии, в беженских ли лагерях, или на Корейском фронте в американской армии, в военном лазарете, или в Берклейском университете, читал ли я научный доклад в Вашингтоне, или отдыхал около Тихого океана в Мексике — Россия всегда была со мной»[18].

Продолжая разговор о сербо-русских связях следует вспомнить 1923 год, когда на русском и сербском языках был напечатан первый и единственный номер литературно-художественного журнала под весьма экстравагантным названием «Медуза» — «орган пропаганды русского искусства в Югославии и ознакомления с сербским творчеством русских». Наряду с публикациями о современных поэтах Королевства, в нем было представлено творчество таких мастеров слова, как А. Ахматовой, А. Блока, А. Ремизова, художника Л. Браиловского [19]. Ради справедливости отмечу, что Сербия, ее культура, история, привлекали не только русских, но и, например, французов. В начале 30-х гг. поэт Жозе Имбер выпустил сборник стихов «Мерцания и полутени», куда вошли объединенные общим названием «Сербия! О! Сербия...» пять поэм — «Гармония», «Любовь», «Контрасты», «Воспоминания», «Война и мир». Стихи были отпечатаны в количестве 150 экземпляров на великолепной отливающей перламутром японской бумаге. Залог будущего поэт видел в добродетелях сербского народа, в его славной борьбе за свободу и независимость [20].

Свое познание славянства, его истории русская интеллигенция излагала не только на страницах своих изданий в Сербии, Югославии, но и в журналах, печатавшихся в иных странах. Так, в 1930 г. в Париже в элитарном альманахе «Числа» выходит статья Ильи Голенищева-Кутузова «Русская культура и Югославия». Говоря о силе влияния русской школы, представленной именами Максима Суворова и Эммануила Козачинского, известный славист проводил ту мысль, что к концу XVIII в. в Сербии «выработался так называемый славено-сербский язык, пестревший церковно-славянскими речениями и насыщенный русскими оборотами. Несмотря на лингвистическую реформу Вука Караджича... во многих выражениях современного литературного языка заметны следы русских и церковно-славянских форм»[21]. Рассуждая о творениях Орбини, Крижанича, Джорджича и других деятелей, задумывавшихся над идеей славизма, автор полагал, что именно в южном славянстве лежит начало славянофильских идей. Но здесь не столь уж важно, кто первый и где истоки, сколь сознание общности славянства.

Немалый вклад в дело просвещения сербской молодежи внесли сотни русских учителей, преподававших в классических и реальных гимназиях, учительских, торговых и сельскохозяйственных школах. И здесь надо вспомнить и назвать имя государственного и политического деятеля министра просвещения Светозара Прибичевича, который распахнул двери учебных заведений для русских педагогов. Именно с его ведома они получили возможность учить детей и сами учились сербскому языку. Подчеркну, русским было доверено самое драгоценное — дети, сербская молодежь. В то же время нельзя сказать, что русскому педагогу жилось легко: не хватало денег, плохо было с жильем, не было надежды на полноценный отдых — спасала любимая работа, сознание ее важности.

Судьба многих наставников напоминала авантюрный роман. Так, Григорий Орлов (1893—1968), графский отпрыск, сын генерала, увлекавшийся правом и археологией, он в роковом для самодержавной России 1917 г. поддерживает революцию и по рекомендации С. Орджоникидзе назначается министром статистики в Дагестанской республике. Угроза «чистки» с непременным расстрелом вынудила его бежать вначале в Турцию, затем в Болгарию. В 1922 г. он прибыл в Королевство сербов, хорватов и словенцев. Окончил философский факультет университета в Белграде. Занимался преподавательской деятельностью в глухих провинциальных городах. Читал лекции по русской истории на кафедре восточных и западных славянских языков Белградского университета [22]. Наряду с чисто педагогической деятельностью русские учителя активно занимались научными изысканиями. Здесь следует вспомнить Александру Анатольевну Сердюкову (1893—1978), опубликовавшую свыше 50 студий. В своих исследованиях «Современность и христианство» и «Апология критики» она довольно критично оценивала современную ей европейскую цивилизацию, ее культуру и мораль. Равным образом заслуживает внимания и деятельность Анатолия Игнатьевича Шпаковского (1895—1988), получившего образование в Москве, затем в Нанси, Любляне. Он преподавал философию, французский и немецкий языки в Кикинде, Бечкереке, Нови Саде, писал статьи по проблемам философии культуры и психологии. В своем исследовании «Кризис школы в связи с кризисом культурной формы жизни» (1932) обвинял Европу в духовной и моральной деградации семьи и общества.

Интересна личность проповедника-миссионера Григория Спиридоновича Петрова (1868—1925), деятельность которого в свое время воодушевляла Максима Горького, заставляла задумываться Василия Розанова. Богослов, философ, публицист он, еще будучи священником, был хорошо известен в России cвоими проповедями и сочинениями, посвященными христианской нравственности. В 1907 г. после избрания в Государственную думу Св. Синод «запретил ему проповедовать ввиду радикального характера его политической деятельности. Г. Петров отказался подчиниться этому требованию и сложил с себя сан. В дальнейшем странствовал по России с проповедью христианского социализма»[23]. После своего обретения в Сербии, где нашел поддержку у министра просвещения С. Прибичевича, Петров, быстро выучив язык, выступил с более чем 1500 лекциями на морально-этические темы. Помимо устных выступлений по всей стране он издал на сербском языке свыше 30 брошюр, посвященных этой проблематике [24].

В 1928 г. на основе соглашения МИД и министерства просвещения с президиумом ГК был создан Русский культурный комитет (далее — РКК), куда, в частности, вошли представители правительства и ученого мира. На первом заседании РКК 29 мая 1928 г. Белич подчеркнул, что целью новой организации является подъем и развитие тех граней жизни, «без которых особенно русский интеллигентный человек считает себя вычеркнутым из культурной жизни — науки, литературы и искусства, в которых он занимает достойное к общей части Славянства место». Было принято решение о том, что РКК сформирует Рускую публичную библиотеку, Русский литературно-художественный журнал, Русское книгоиздательство, Руский научный институт (далее — РНИ), художественные студии — музыки, живописи, театра [25]. Для реализации программы РКК, председателем которого был избран А. Белич, Белград выделил соответствующие средства. Работа началась по всем направлениям. Так, в РНИ был открыт ряд кафедр, где читали лекции такие ученые, как П. Б. Струве, Н. О. Лосский, Г. В. Флоровский, А. А. Кизеветтер, литераторы Д. И. Мережковский, К. Д. Бальмонт. РНИ выделил ряд стипендий молодым талантливым исследователям, например К. П. Воронцу, чья последующая научно-исследовательская деятельность славила имя России и Сербии в области теоретической и прикладной механики. Выдающийся талант ученого успешно сочетался в нем с блестящей педагогической работой по подготовке научных кадров, привела к созданию широко известной белградской школы механики флуида.

В 1933 г. были завершены работы по строительству Дома русской культуры имени императора Николая II с великолепным концертно-театральным залом. На его сцене шли спектакли Русского общедоступного театра, выступали многие знаменитости. В частности, русские белградцы там видели Федора Шаляпина, на короткое время заехавшего в Белград. Надо думать, там пела и Надежда Васильевна Плевицкая, человек горькой, трагической судьбы (за соучастие в похищении в 1937 г. руководителя Российского Общевоинского Союза генерала Е. К. Миллера она была приговорена во Франции к двадцати годам каторжных работ и умерла в 1944 г.). Там с успехом проходили в 1933 г. гастроли замечательной русской актрисы Елены Александровны Полевицкой (1881—1973), о которой в свое время романически писал Константин Паустовский. В его стенах размещалась русско-сербская мужская и женская гимназии, ряд обществ, союзов, организаций, в том числе и великолепная библиотека с изумительной коллекцией дореволюционной литературы (русские люди, покидая Россию, везли с собой не только пресловутые бриллианты!) и ценнейшим собранием книг, изданных во всех странах русского рассеяния. Однако после освобождения Белграда в 1944 г. библиотека перестала существовать: одни книги были — к счастью — растащены, други повезло меньше — сданы в макулатуру, сгорели вместе с комплектами газет и журналов в топке котельной Дома во время холодов. Лишь ее жалкие остатки в 1980-х гг. были увезены в Ленинку. В сильно исковерканном переделками виде Русский Дом сохранился до настоящего времени, во многом благодаря тому, что в нем после освобождения Белграда в 1944 г. длительной время располагался Дом уже советской культуры.

Россия была так богата на таланты, что ее мастеров можно было встретить в любой стране русского рассеяния, особенно представителей богемы. Так, культура той же сербской провинции, подчеркивает автор, «проходила под знаком русского искусства».

Белград для многих художников, скульпторов, архитекторов стал домом и творческой мастерской. Одни из них вошли в Сербию уже зрелыми мастерами, известными в Европе и в мире, другие росли и вырастали, приобретали имя, свой стиль уже на сербской почве. Так, когда речь заходит о живописи нельзя не вспомнить Степана Федоровича Колесникова (18779 — 1955), получившего первые уроки живописи у мастеров-иконописцев. Потом пришли годы учебы в художественной школе в Одессе у Г. Л. Ладыженского и К. К. Костанди, в Петербурге в императорской академии художеств у А. С. Киселева и И. Е. Репина. Последовали первые награды на родине и за рубежом. Были путешествия по Европе и Туркестану. В 1919 г. прибыл в Белград, где быстро получил признание. В частности, его кисти принадлежит роспись интерьера Народного театра в Белграде, художественные композиции в Экспортном банке. Его картины украшали столичный отель «Палас», радовали пациентов Городской больницы. Будучи модным художником, имел обширную клиентуру, вкладывавшую деньги в «картинную недвижимость». На его полотнах были не только русские традиционные мотивы с церквами, но и сербские пейзажи, сербские святые, зарисовки балканской природы. Без сомнения, разнообразные творения С. Ф. Колесникова сыграли свою роль в процессе развития художественной культуры страны, надо надеяться и в сербской среде.

Довольно непросто найти в XX в. того или иного художника, о котором можно сказать, что его творчество связано только с определенной страной, конкретными мотивами, национальной природой. Поэтому «привязывать» мастера к формально не существовавшей стране чрезвычайно трудно. И тем не менее, разве не были такие художники, как Леонид Михайлович Браиловский (1868—1937), Владимир Иванович Жедринский (1899—1974), Ананий Алексеевич Вербицкий (1895—1974), связаны с сербской культурой? Безусловно, должен последовать утвердительный ответ у же по той простой причине, что их творчество в сфере сценографии и костюмографии неразделимо от Народного театра в Белграде. Именно с деятельностью русских мастеров связан всплек активности в постановке сербских исторических драм, сценография которых требовала отличного знания сербской архитектуры и сербской старинной одежды. Будучи профессионалами, успешно сочетавшими традицию с современными формами, русские сценографы оказали влияние на белградский театр прежде всего через внесение символизма и экспрессионизма в свои. постановки. По мнению сербских историков театра, всей своей деятельностью они внесли огромный вклад в развитие сербского театрального искусства [26]. При этом они начинали творить в Белграде, где еще людей косила «испанка» и тихо делал свое дело сыпной тиф. Но была свобода и энтузиазм творцов, вкладывавших свою энергию и талант в Сербию, в ее искусство и культуру. Русские артисты, конечно не такого уровня как Ф. И. Шаляпин и А. П. Павлова, но профессионалы в своей сфере, концентрировались прежде всего вокруг национальных столичных театров, как это было в Белграде.

Так, сербская опера была поднята на небывало высокий уровень благодаря певцам, выступавшим прежде на сцене Мариинки и Большого. Они принесли с собой не только итальянскую школу пения, но и традиционный для отечественных спектаклей русский исполнительский стиль, служивший образцом для сербских артистов. Среди первых русских певцов и певиц следует назвать Елену Ловшинскую (Ловчинскую), сопрано которой восхищало белградскую публику, Антонину Свечинскую, Ксению Роговскую, Софию Драусаль, Георгия Юренева. Необычной была судьба баса Евгения Марьяшеца, учившегося в Петрограде и в Милане. Блестящие выступления в 1921—1925 гг. были внезапно прерваны, вероятно вследствие каких-то проблем с голосом. Потом была работа суфлером, затем помощником режиссера. После второй мировой войны продолжал служить своим опытом и талантом сербской опере. О нем писали: «Бас феноменальной глубины и талантливейший артист... непревзойденно сыграл целый ряд оперных персонажей, из которых такие, как Дон Базилио в «Севильском цирюльнике» и Варлаам в «Борисе Годунове» еще не скоро получат лучшего интепретатора»[27]. Дуайеном сербской оперы был Павел Федорович Холодков, баритон, выступавший с 1920 до 1949 гг. Искусству пения он учился в Петрограде и в Москве, пел в опере «Зимина» и на других оперных сценах. В Белграде он спел около тридцати партий, исполнение которых по мнению публики и критики всегда было безукоризненным. Он принадлежал тому поколению оперных артистов, которые ширили музыкальную культуру среди сербов [28]. Таланты и профессионализм русских артистов позволял им не только успешно участвовать в сербских операх, но и знакомить поклонников этого вида искусства с оперной классикой России: «Евгением Онегиным», «Пиковой дамой», «Царской невестой», «Борисом Годуновым» и многими другими замечательными творениями. При опере действовала и своя школа, где учились сербские и русские дети. Участвуя на равных со взрослыми в спектаклях ее воспитанники разделяли триумф вместе со своими учителями — госпожами Ростовцевой и Щетининой [29]. По сути дела русские, как подчеркивают сами сербы, так или иначе «содействовали росту художественного уровня белградской оперы, даже созданию некоторых белградских оперных традиций, и, что весьма важно, воспитанию отечественных певцов..., заменивших впоследствие своих русских коллег, учителей». Это признание особенно важно в той ситуации, когда русские певцы, как правило, не стремились овладеть сербским языком. Возможно это обстоятельство было одной из причин рождения следующего парадокса: с одной стороны слышалось , что «благодаря русским у нас есть своя опера», а с другой утверждалось, что «из-за русских мы не имеем своей оперы». Негативная реакция была вероятно вызвана и завистью, неудовлетворенными личными амбициями, доминантной ролью русских артистов и их претензиями на верховодство, «затиранием» национальных кадров, неспособностью различать и ценить репродуктивную и продуктивную стороны творческого процесса. Как остроумно отмечено П. Крстичем: «Если бы «Фауст» стал сербской оперой только по той причине, что ее исполняли сербы, тогда бы «Гамлет» был сербской трагедией, когда его играют сербы»[31]. Как бы то ни было, благодаря русским артистам репертуар Народного театра обогатился не только классическими произведениями, но и современными спектаклями. Последней новинкой на оперной сцене была в 1937 г. «Катерина Измайлова» Шостаковича.

Подобная ситуация была и с балетом. Белград далеко уступал тому же Загребу и Любляне в этой сфере искусства. В отличие от оперы в балете не было языковой проблемы, но само искусство Терпсихоры было определенным «вторжением» для сербской культуры. В самой авторитетной и популярной газете «Политика» так был обрисован концертное выступление в 1921 г. русской балерины Маргариты Фроман, ее коллег и учеников: «Долгожданный русский балет... представил на суд многочисленных зрителей множество мелких пьесок. Мы имели возможность насладиться художественной продукцией ног, весьма выразительных и красноречивых... Госпожа Фроман живо и грациозно исполнила свои элегантные номера, а госпожа Бекефи, дама темпераментная, танцевала с необычайным огнем и такой стремительностью, что публика все время с замиранием ждала, что у нее вот-вот отлетит либо рука, либо нога. Лишь она была на сцене в длинной юбке, что, впрочем, не помешало ей до пояса оголить свое искусство»[32]. И тем не менее... Во многом благодаря совместным усилиям директората Народного теарта в Белграде и собственно русских артистов сербская публика «приучалась» видеть балетное искусство вначале в виде номеров в оперных спектаклях. Потом, опять-таки вследствии обоюдного интереса в 1920 г. создается под руководством известной балерины Клавдии Лукьяновны Исаченко «Малая балетная школа», вскоре вошедшая в Актерско-балетную школу Народного театра, где хореографию стала вести Елена Дмитриевна Полякова (1884, С.-Петербург — 1972, Сантьяго, Чили), до революции танцевавшая сольные партии в Мариинском императорском театре и в Русском балете Дягилева в Париже. После того как в 1927 г. школа вследствие недостатка денег закрылась она открыла свою студию. Именно там готовились артисты и артистки балета, мастерство которых будет восхищать поклонников этого завораживающего своей красотой искусства. В 1933 г., когда школа праздновала свое десятилетие, в русской прессе подчеркивали: «В школе Поляковой, кроме русских, много и сербских учениц, — сама школа так прочно срослась с Белградом, стала неотъемлемой частью его культурной жизни, — что восторженные отчеты сербских газет с одинаковой радостью называют, независимо от национальности, имена новых балерин, созданных школой Поляковой»[33]. Русские не только учили, но и руководили на протяжении ряда лет белградским балетом. Работа хореографами нередко сочеталась с выступлениями на сцене. Нина Кирсанова, Елена Корбе, Михаил Панаев, Елена Полякова, Анатолий Жуковский, Маргарита Фроман — вот далеко не полных перечень имен тех, кто танцевал на белградской сцене. Благодаря русским хореографам уже только в первые десять лет было поставлено около 40 спектаклей! При этом следует отметить, что некоторые хореографы стремились ввести в постановки элементы национального танца. Жуковский даже создал на их основе особый балетный стиль. Практически, труд и мастерство русских позволили белградскому балету не только обрести себя, но и войти в русло европейского музыкально-сценического искусства. Даже по прошествии войны, в 50—60 гг. прослеживалось их влияние, позволявшее балету творчески расти и совершенствоваться [34].

Если есть высокое искусство, рассчитанное на элиту, то обязательно должно быть и низкое — для масс или, грубо говоря, толпы. Само искусство при этом остается таковым, не меняясь в своей сути. И здесь русская талантливая молодежь также внесла свой вклад, выступив в 1934 г. зачинателями стрипа (комикса) в столичной прессе. Любители этого нового жанра могли регулярно наслаждаться не только авантюрными историями в технике графики, но и смеяться над точно схваченными чертами городской жизни при передаче житейских ситуаций. Наиболее известными мастерами в этой сфере, требующей максимума экспрессионизма при минимум средств, были художники Георгий Лобачев, Сергей Соловьев, Константин Кузнецов, Николай Навоев, Иван Шеншин, Алексей Ранхнер, Владимир Жедринский, положивших начало сербскому и русскому стрипу. В их творчестве была широко представлена и русская тема. Так, через отточенную графику рисунка Кузнецов знакомил с «Хаджи Муратом», «Пиковой дамой», «Ночью перед Рождеством», Жедринский — с «Русланом и Людмилой». Эта своеобразная адаптация многих шедевров русской и мировой литературы, вероятно, служила для многих импульсом к оригинальному прочтению классических произведений.

С Народным театром в Белграде связано имя Юрия Львовича Ионина (1882—1952), более известного под театральным псевдонимом Ракитин. С известной долей аффектированности он писал в своих мемуарах: «Я вошел в двери театра, когда еще свнтила тихим угасающим светом Великая Плеяда нашей реалистической школы, начатая в Москве Щепкиным, а в Петербурге Мартыновым и Сосницким. Я застал последних могикан, когда они, на склоне дней, венчали своими гениями русский драматический театр... Участвовал я в работе Московского художественного театра, в дни его высшего расцвета. Прикасался к работам великих русских режиссеров-мастеров, академиков Влад. Ив. Немировича-Данченко и К. С. Станиславского. При мне окончательно созрели и стали блистать своим творчеством и талантом на всю Россию и Европу Художественники (Актеры Художественного театра — В. К.) О. Л. Книппер, И. М. Москвин, В. И. Качалов, М. П.. Лисина, Л. М. Леонидов. Я был сотрудником, деятельным и ближайшим, огромного русского режиссера, новатора В. Э. Мейерхольда. (Не касаюсь его сегодняшней роли у большевиков)... Наконец, ставши сам режиссером Император. театров в Петербурге, присутствовал при последних днях падения Старой Императорской сцены и последних судорог царственного Петербурга»[35]. Потом (1919) было бегство в Царьград, откуда в 1920 г. уехал в Белград по приглашению директора столичного Народного театра М. Грола. С этого времени свыше четверти века продолжалась режиссерская работа Юрия Львовича Ракитина в сербском театре. Огромный и оригинальный талант позволил ему представить белградской (и не только ей) публике свое видение русской классики — пьес Островского, Толстого, Чехова. Его творчество в этой сфере, взыскательность к актерскому труду, своеобразие постановок, в которых чувствовались традиции МХАТа и большая доза мейерхольдовщины, связанная с «клоунадой», гротеском, — все это снискало Ракитину огромный авторитет в сербском театральном мире. Однако были и «провалы», носившие, строго говоря, политическую подоплеку. Речь идет о постановке в 1934 г. булгаковской «Зойкиной квартиры», в которой советская действительность была представлена как бордель. Протест со стороны тех, кто придерживался просоветской ориентации, а таких было много, привел к тому, что русский режиссер «впал в немилость»: пьеса была снята с репертуара, а сам «виновник» теперь мог представлять на суд публики гораздо меньше премьер, нежели раньше [36]. И тем не менее творчество Ракитина-режиссера явилось, как подчеркивают практически все историки сербского театра, огромным вкладом в процесс развития сербской режиссуры.

В русской эмигрантской прессе, в россыпи ее статей и заметок, посвященных театру, музыке, постановкам, именам исполнителей, режиссеров, драматургов, дирижеров, была, подчеркну, одна характерная черта того времени — связь русского сценического искусства с сербским, тесно связанным с многострадальной историей своего народа, отечественной литературой. Один только пример: постановка русским драматическим кружком в Белграде в театре «Манеж» комедии Бранислава Нушича «Свет». Появление этого спектакля было вызвано, как подчеркивалось в «Новом времени», стремлением ознакомить русское общество «живущее в Югославии и тесно переплетшее жизнь свою с жизнью наших гостеприимных хозяев» с оригинальными литературными произведениями. Это и составляло «почтенную и благодарную задачу» деятелей русской сцены. Сама постановка (режиссер М. Ристич) встретила у публики прекрасный прием и вылился в форму «трогательного русско-сербского единения»[37].

Говоря о властных структурах королевства, надо упомянуть о неприятных инцидентах в русско-сербских отношениях. В частности, в 1932 г. в мировой прессе, в том числе и в югославской печати, началась травля беженцев в связи с убийством русским эмигрантом Горгуловым президента Франции П. Думера. В газете «Jugoslovenska politika» появился ряд материалов Д. Павичевича, в которых он, намеренно сгущая краски, пытался резко противопоставить роскошь русских — прозябанию югославов. Об этом свидетельствовали такие заголовки статей, как «Русские наслаждаются — наши голодают», «Руские нас давят», «Русские взбесились». Статьи Павичевича вызвали жесткую отповедь В. Лацковича в газете «Свесловенска политика»[38]. Со своей стороны добавлю следующее: мне была рассказана моим другом сербом трагическая история о пожилом русском полковнике, не сумевшим найти работу, продавшим все что можно, только чтобы прокормиться, но все же умершим от голода, вернее, от безисходности. Были и те, кто кормился подаянием. Определенная неспособность эмигрантов к новым условиям жизни, объяснялась не только чисто объективными, но и субъективными причинами. Прежде всего — это извечные «авось» да «небось», откуда, в частности, проистекало нежелание учить язык. Для многих свою роль играли возраст, ломка привычного уклада жизни.

В письме В. Н. Штрандмана от 1 сентября 1936 г. принцу-регенту Павлу говорилось: «Министерство внутренних дел, за весьма редкими исключениями, отказывается принимать эмигрантов в югославское подданство, что лишает их права искать заработок даже на иностранных предприятиях, которым предлагается оказывать строгое предпочтение национальным рабочим... Уже сейчас имеются весьма тяжелые случаи, например, отказ принимать на работу русских только потому, что они русские... Число погибающих русских, умирающих вследствие острого недоедания, с каждым днем увеличивается, а зачастую имеются случаи, когда люди доходят до полного отчаяния»[39]. Безусловно, в этих строках было намеренное обострение ситуации. Но здесь не надо забывать, что король Александр был уже в могиле, а в самой Сербии подросло послевоенное поколение, требовавшее своего «места под солнцем». Русские, оставившие свою «богатую родину», стали мешать. «В 1936—1937 гг. сербское государственное радио занималось тем, что издевалось над русской нацией и, перейдя все границы приличия, выставляло русского мужчину идиотом под именем «Сережи», а русскую женщину — падшей, под именем «Ниночки». Одновременно же с этим в сербскую народную массу бросали по радио... ложь, что русские позанимали места в министерствах, что они сидят паразитами на шее сербов... Травля национальной русской эмиграции выгодна была и для просоветских элементов. Все мы знаем, что «в семье не без урода»... но это... не дает никому права из-за таких уродов клеймить всю нацию». Только в феврале 1937 г. ряд русских и сербских деятелей посетили директора «Радио А. Д.» генерала Калафатовича и заявили следующее: «На всем свете нет ни одного радио, которое бы так возмутительно дискредитировало русскую эмиграцию, кроме... Белграда и Москвы. Мы, сербы, в своем же доме позволяем себе оскорблять русских, — тех русских, которые в европейскую войну защищали Белград и погибли на Салоникском фронте... Но не говоря уже о мертвых, просто недостойно для сербов оскорблять тех братьев-русских, которые теперь в беде, потеряв свою родину, мучаются и страдают по всему свету... Есть две нации без отечества: это — русские и евреи. Однако, почему то нападают только на русских»[40]. Протест был принят и травля была прекращена. Все эти прискорбные факты все же не должны очернять историю взаимоотношений русского и сербского народов: грязные пятна лишь оттеняют белизну стен крепости русско-сербской дружбы. Позволю себе упомянуть здесь имя обычного серба, простого без претензий русофила Милана Ненадича, который уже в 1921 г. всю свою энергию употребил на организацию для русской студенческой молодежи трех общежитий. Не менее успешной была его деятельность по устройству дома для престарелых, живших на небольшие пособия от властей [41]. Помощь оказывалась от рождения до организации последних проводов.

Затрагивая тему русского духовенства, отмечу, что Сербская Православная Церковь, испытывающая недостаток в пастырях, охотно принимала русских священников на свои приходы, особенно сельские. Здесь надо иметь в виду, что за время первой мировой войны Сербская Православная Церковь потеряла больше тысячи священников, т.е. свыше одной трети от довоенного количества. Сама территория нового государственного образования — Королевства сербов, хорватов и словенцев — превышала размеры прежнего Сербского государства в несколько раз, что требовало резкого увеличения священнослужителей.

Единоверие было, пожалуй, важнейшим столпом, на котором зиждилось единение православного славянства. Это единство веры и в далеком прошлом поднимало не раз Россию на помощь сербам в их борьбе за свободу, как, например, в 1870-х гг. Память о сражениях бережно хранилась в сердцах русских и сербов. Тогда еще были живы участники тех грозных событий, всколыхнувших Россию и ее офицерство, с песнями шедшие в бой и «положившие живот свой за други своя». В 1926 г. в годовщину 50-летия герцеговинского восстания и войны 1876 г. белградское «Новое время» публикует воспоминания современников и участников боев. Полковник А. И. Золотухин, служивший в конном полку имени королевы Наталии, восстанавливая в памяти историю и героев той войны, писал и о поднимавших дух народа перед битвой сельских священников, которых нередко «можно было видеть верхом на коне с крестом и саблей наголо... впереди повстанцев»[42]. Не были забыты и русские женщины. В речи председательницы Белградского женского общества Елены Лазаревич звучала искренняя, от всего сердца идущая благодарность тем, чьи руки и добрая душа облегчали страдания раненых. Поминая героев Алексинаца, Делиграда, Джуниса, она кланялась «всем пожертвованиям славянской любви русской сестры, самаритянке княжества Сербии»[43].

Русские воины гибли, освобождая сербскую землю, и в 1944 году. Они часто похоронены в БРАТСКИХ могилах. У некоторых известны фамилии, у других только имя — как Мишка-танкист, погибший при освобождении Белграда. Перебрасывая мост от смерти к жизни, можно и необходимо сказать: нам известно многое об элите русской эмиграции, труды и дни которой послужили и для взрастания сербской культуры, науки, искусства, для воспитания будущего. И главное здесь, чтобы наша память о сербах и русских не отлилась в великолепную гробницу, на которую мы время от времени, от юбилея к юбилею возлагаем мертвые цветы.

[1] Архив внешней политики России. Ф. Российская миссия в Белграде. Оп. 508/3. Д. 95. Л. 11—22.

[2] Архив внешней политики России. Ф. Российская миссия в Белграде. Оп. 508/3. Д. 82. Л. 28 об.

[3] Писарев Ю. А. Тайны первой мировой войны. Россия и Сербия в 1914 — 1915 гг. М., 1990. С. 147—153.

[4] Цит. по: Косик В. И., Тесемников В. А. Вклад русской эмиграции в культуру Югославии // Педагогика. № 5. 1994. С. 84.

[5] Косик В. И., Тесемников В. А. Вклад русской эмиграции в культуру Югославии // Педагогика. № 5. 1994. С. 84.

[6] Юбилейный сборник Русского археологического общества в Королевстве Югославии (к 15-летию Общества). Белград. 1936. С. 161—278.

[7] Косик В. И., Тесемников В. А. Вклад русской эмиграции в культуру Югославии // Педагогика. № 5. 1994. С.85.

[8] Тесемников В. А. Русские профессора Белградского университета (1919—1941 гг.) // Педагогика. № 5. 1998. С. 82—85.

[9] Аврамович С. Житие и труды Александра Соловьева, корифея истории права // Русская эмиграция в Югославии. М., 1996. С. 237—248.

[10] Арсеньев А. Русская диаспора в Югославии // Русская эмиграция в Югославии. М., 1996. С. 82.

[11] Арсеньев А. Русская диаспора в Югославии // Русская эмиграция в Югославии. М., 1996. С. 88.

[12] Косик В. И., Тесемников В. А. Вклад русской эмиграции в культуру Югославии // Педагогика. № 5. 1994. С.85.

[13] Трубецкой Г. Н. Русская дипломатия 1914—1917 гг. и война на Балканах. Монреаль. 193. С. 109—124.

[14] Цит. по: Косик В. И., Тесемников В. А. Вклад русской эмиграции в культуру Югославии // Педагогика. № 5. 1994. С. 86.

[15] Српско—лекарско друштво. Споменица 1872—1972. Београд, 1972. С. 200.

[16] Српско—лекарско друштво. Споменица 1872—1972. Београд, 1972. С. 203.

[17] Маевский В. Русские в Югославии. Взаимоотношения России и Сербии. Т. 2. Нью-Йорк. 1966. С.63—65.

[18] Заварин А. А. Воспоминания. С. 40. Рукопись.

[19] Арсеньев А. Русская диаспора в Югославии // Русская эмиграция в Югославии. М., 1996. С. 56.

[20] Россия и славянство. 7 января 1933 г. № 209. С. 4.

[21] Голенищев-Кутузов И. Русская культура и Югославия // Чтсла. Париж. 1930. № 2—3. С. 293.

[22] Половина П. Руски емигранти моjи гимназиjски професори // Руска емиграциjа у српскоj култури XX века: Зборник радова. Београд, 1994. Т.I C. 242—243

[23] Ореханов Георгий, иерей. На пути к Собору Церковные реформы и первая русская революция. М., 2002. С. 91.

[24] Арсеньев А. Руска интелигенциjа у Воjводини // Руска емиграциjа у српскоj култури XX века: Зборник радова. Београд, 1994. Т.I C.77—78.

[25] Архив внешней политики России. Ф. Российская миссия в Белграде. Оп. 508/3. Д. 258. Л. 2, 4.

[26] Милановић О. Допринос руских уметника развоjу сценографиjе у срба // Руска емиграциjа у српскоj култури XX века: Зборник радова. Београд, 1994. Т.I C.92—105.

[27] Петровић В. Руски оперски певачи и београдска музичка критика и публика // Руска емиграциjа у српскоj култури XX века: Зборник радова. Београд, 1994. Т.I C. 173.

[28] Петровић В. Руски оперски певачи и београдска музичка критика и публика // Руска емиграциjа у српскоj култури XX века: Зборник радова. Београд, 1994. Т.I C.174 [29] Россия и славянство. 4 марта 1933 г. № 217. С. 4.

[30] Мосусова Н. Руска уметничка емиграциjа и музичко позориште у Jугославиjи између два светска рата // Руска емиграциjа у српскоj култури XX века: Зборник радова. Београд, 1994. Т.I. С.145.

[31] Павловић М. Институализовања опере (и балета) у народном позоришту у Београду и руски уметници // Руска емиграциjа у српскоj култури XX века: Зборник радова. Београд, 1994. Т.I. 161.

[32] Павлович М. Становление оперы и балета в белградском Народном театре и русские артисты // Русская эмиграция в Югославии. М., 1996. С. 306—307.

[33] Россия и славянство. 1 июля 1933. № 222. С. 4; Павлович М. Становление оперы и балета в белградском Народном театре и русские артисты // Русская эмиграция в Югославии. М., 1996. С. 307.

[34] Павлович М. Становление оперы и балета в белградском Народном театре и русские артисты // Русская эмиграция в Югославии. М., 1996. С. 306—310.

[35] Косановић Б. Ракинове новосадске режије Островског//Руска емиграциjа у српскоj култури XX века: Зборник радова. Београд, 1994. Т.I. С. 120.

[36] Марјановић П. Контроверзе редитеља Jурија Љвовича Ракитина//Руска емиграциjа у српскоj култури XX века: Зборник радова. Београд, 1994. Т.I. С.116.

[37] Новое время. 1926. 9 февраля. С. 3.

[38] Архив внешней политики России. Ф. Российская миссия в Белграде. Оп. 508/3. Д. 128. Л. 27. [39] Чему свидетели мы были... Переписка бывших царских дипломатов 1934 — 1940 годов. Сборник документов в двух книгах. Кн. первая 1934—1937. М., 1998. С.410.

[40] Маевский В. Русские в Югославии. Взаимоотношения России и Сербии. Т. 2. Нью-Йорк. 1966. С.70—72.

[41] Россия и славянство. 29 января 1933 г. № 212. С. 2.

[42] Новое время. Белград. 1926. 15 мая. С. 2.

[43] Новое время. Белград. 1926. 22 июля. С.2.